Университет – это большая семья. Мы часто говорим об этом в дни юбилейных дат и в кризисные периоды. В истории Казанского университета было время, когда несколько лет подряд его сотрудники буквально жили одной семьёй, готовили у одной плиты, пололи совместно грядки и делились пайками. О том, что стояло на общем столе казанских профессоров и преподавателей мы вам сегодня расскажем.
11 августа 1941 г. в Казань прибыла первая группа эвакуированных сотрудников Ленинградского физико-технического института. И это было только начало. Казань за годы войны стала домом для 39 академиков, 44 членов-корреспондентов академии наук и 1884 научных сотрудников (около 5000 человек, считая семьи ученых). Вице-президент Академии Наук О.Ю. Шмидт показал себя прекрасным организатором. Ему удалось перевести в город людей и целые лаборатории, найти место для жизни и ресурсы для работы. Но очень многое в те годы зависело лично от человека, его умения ладить с людьми и готовности трудится не покладая рук.
«Казань поразила: нормальный город с нормальным рабочим людом, приветливым и заботливым. Встретили грузовики. Перевезли в здание университета в актовый зал и бывшую церковь. Залы были уставлены кроватями, три из которых удалось получить у предприимчивого завхоза по буханке хлеба за кровать» – вспоминал академик Д.С. Лихачев.
В.В. Чудакова, жена академика Е.А. Чудакова, вспоминала, что их знакомство с городом началось не с главного корпуса университета: «После приезда в Казань и двухдневного пребывания в гостинице «Татарстан» нашу семью поселили в большом деревянном одноэтажном доме в «Старой Сорочке» (кажется, так называлось это место), где мы прожили месяца полтора-два. Но потом мы переселились в одно из зданий университета, в здание, стоявшее перпендикулярно к основному, кажется, там в мирное время помещался математический факультет. Против этого здания стоит прекрасный памятник Лобачевскому. Там нам предоставили две большие комнаты (наша семья состояла из пяти человек, а после угрожающего наступления гитлеровских войск на Москву к нам приехала еще и моя сестра). В комнатах стояли две старинные высоченные голландские печи, топили мы, кажется, одну, пожиравшую огромное количество дров».
Но, конечно, главным оставался вопрос пропитания.
«Дни проходили в бесконечных поисках еды, получении пайков, справок, в различных регистрациях, но жестока к нам была только сама процедура получения всего этого, жители же Казани старались нам помочь, особенно когда видели, как трудно нам перейти улицу, подняться даже на ступеньку, ожидать очереди. На улице Баумана была столовая, где выдавали одно мясное блюдо командировочным. У меня было два разных командировочных удостоверения […] Подавальщицы из сочувствия ленинградцам давали мне по одной полной порции свинины на каждое удостоверение, хотя понимали, что это незаконно. А я принимал обе порции потому, что желание есть заглушало во мне все остальные чувства. До поры до времени, чем больше я ел, тем слабее становился. […] Дети выздоравливали от дистрофии быстрее взрослых и тянули нас за руки гулять по необыкновенно красивому и разнообразному городу» (Д.С. Лихачев).
Многие из прибывших в город быстро расставались со своим скромным имуществом. Вещи продавали на барахолке, о которой писали многие эвакуированные.
«Как и все ленинградцы, мы не были обременены вещами, но и то, что было, в основном, пришлось потом обменять на продукты на барахолке, так называемой “Сорочке”» – вспоминала А.Б. Шехтер.
«В сентябре меня пригласили читать курс источниковедения для университета. Это чуть-чуть подняло доходы нашей семьи, что было крайне важно, так как все ресурсы для продажи вещей на барахолке у нас уже кончились, академической же зарплаты очень не хватало» – написал в своих воспоминаниях Д.С. Лихачев.
Многих ученых расселили по домам их казанских коллег – преподавателей университета. Именно о радушие местных жителей чаще всего вспоминают авторы воспоминаний.
«Семья Фрумкиных жила в Казани в доме Арбузовых – по Школьному переулку, 8. Братское гостеприимство хозяев дома прекрасно гармонировало с деликатностью жильцов – позднее я узнал от Бориса Александровича Арбузова, как смущен бывал Александр Наумович, когда требовалось согнать кошку с ее привычного места на кровати, как старался он избежать этой необходимости» – вспоминал В.И. Гольданский, работавший в годы войны лаборантом в Казанском университете.
Две, а иногда и три семьи не только жили вместе, но и вели общее хозяйство, все полученные с большим трудом продукты шли на общий стол. Так физик, академик А.П. Александров, приехавший из Ленинграда, часто отправлялся с собственным ружьем в лес на охоту. Его семья прожила в доме № 29 по улице Чехова с 1941 по 1944 гг.
Конечно, научным сотрудникам полагались пайки. Изначально нормы сильно разнились. «Математики, занимающиеся прикладными проблемами, ежедневно получали 800 граммов хлеба, а остальные – 600 граммов» – вспоминал математик П.С. Александров. Эта ситуация очень негативно сказывалась на эмоциональном состоянии учёных теоретиков, они чувствовали себя бесполезными. Ситуация изменилась после того, как в одном из выступлений О.Ю. Шмидт указал на важность фундаментальных теоретических исследований в период войны. Нормы для учёных теоретиков и практиков стали одинаковыми. Но система расчета пайков всё ещё оставалась сложной, особенно это касалось родственников учёных. Да и выдавали часто только то, что было в наличии.
«На двери библиотеки мне бросилось в глаза объявление: «Скоро центральный местком начнет распределять ромовые бабы и тапочки (только среди членов профсоюза, не имеющих задолжности по профвзносам). Нуждающимся подать заявление председателю цехкома А.Д. Александрову. Доктора приравниваются к членам-корреспондентам (11/2 пая), а жены кандидатов—к тещам докторов (1/3 пая). Членские взносы принимает Ю.И. Львин ежедневно». У объявления шла оживленная дискуссия на тему о том, сколько паев причиталось бы дочери член-кора, имеющей степень кандидата и являющейся одновременно женой доктора». – Эти воспоминания неизвестного автора нашёл и опубликовал математик Г.Н. Чеботарев, сын профессора Казанского университета Н.Г. Чеботарева.
Академики и члены-корреспонденты Академии наук имели право на продовольственное обеспечение сверх карточек. Им заведовал Ной Соломонович Гозенпуд. Последнему Л.А. Люстерник даже посвятил следующие строки:
«Я высокой чести удостоен —
не забыть торжественных минут:
Я сегодня предстоял пред Ноем
Соломоновичем Гозенпуд».
В переполненном городе еда всегда была дефицитом, поэтому сотрудники Казанского университета и других институтов собирали деньги и формировали т.н. «продотряды», которые отправлялись за продуктами в ближайшие деревни и небольшие города.
Участник таких поездок – московский математик А.А. Ляпунов вспоминал, что цены в деревнях были гораздо ниже, чем в Казани. Он же заметил разницу в колхозах Татарстана: «Русские обычно плохи. Продуктов на продажу у них нет, но каждый живет своей усадьбой. Русские – большие хлебосолы и очень живо следят за войной. Особенно старики, служившие раньше в Армии. У чувашей колхозы хорошие, т.к. власть председателя очень велика, а остальные – почти крепостные. Зато живут они бедно и плохо принимали нас. Русский язык почти не знают. Мордва, напротив, почти забыла свой язык. Колхозы у них не очень важны. […] Татары заняты больше всего торговлей и работают в колхозах, чтобы больше продать. Делами войны никто, кроме русских, не интересуется».
Нужно помнить и о том, что Казань в то время выглядела иначе. Деревянные дома, где жили академики, часто не имели водопровода, отопление было печное. Будущий ректор Казанского университета Д.Я. Мартынов вспоминал, что некоторые ученые жили в загородной обсерватории. Они пользовались колодцем, глубина которого составляла 42 метра. И, когда насос вышел из строя, воду пришлось качать вручную.
Иначе выглядел и центр города, где жила А.Б. Шехтер:
«Сейчас, когда Казань стала красивым современным городом, трудно поверить, что в то время в центре города на улице Баумана (более известной тогда как Проломная улица) помещалась контора «Заготзерна», и во двор постоянно въезжали лошади с телегами или санями, везущие зерно. Моя дочь с нежностью вспоминает работников этой конторы, которые часто насыпали детям полные подолы сухого лущеного гороха».
Академики не жили в Казани постоянно. Нормой были рабочие поездки в другие города СССР, что иногда приводило к неожиданным последствиям.
«И вот в ноябре 1943 г. все академики и члены-корреспонденты, независимо от места своей эвакуации, были приглашены в Свердловск на сессию Общего собрания Академии. Во время этой сессии состоялся банкет, для описания всего изобилия и всей роскоши которого нужно перо Гомера или, по крайней мере, Н. В. Гоголя. Всю последующую ночь медицинские службы Академии работали, не покладая рук, оказывая медицинскую помощь светилам науки, не рассчитавшим возможностей своего пищеварительного аппарата» – такой трагикомичный случай описал П.С. Александров в своих мемуарах.
«Обжорная сессия» Академии наук запомнилась и математику Л.С. Понтрягину:
«Не помню, в чём заключалась научная сторона Свердловской сессии. Основное впечатление осталось от того, что нас в Свердловске обильно и вкусно кормили. Я не мог съесть всего того, что имел право есть, опасаясь заболеть и потерять возможность есть. Я помню, что в тарелку гречневой каши я клал сто граммов сливочного масла. До пирожных я никогда не мог добраться, опасаясь переесть. На предыдущей аналогичной сессии одна жена академика умерла от переедания. Во время этой ноябрьской сессии в Свердловске там находился Московский государственный университет в эвакуации, который первоначально был эвакуирован в Ашхабад, а потом переведён в Свердловск. Там я встретился с профессором В. В. Степановым. Он был совершенно голодный, и говорил о себе так: «Я – голодный человек». Уезжая из Свердловска, мы везли с собой пирожные и плюшки, которые передали на Казанском вокзале моей матери, проезжая через Казань»
В самой Казани люди так же пытались оживить свой скудный рацион. Например, готовили суфле. Об этом мы узнали совершенно случайно и при интересных обстоятельствах. Математик Г.Н. Чеботарёв, сын профессора Н.Г. Чеботарева рассказывает, что среди «институтского багажа» в ящике № 102 нашли несколько листков бумаги. В них были завёрнуты галоши. На этих листках оказался текст. Это были мемуары, автора которых так и не удалось установить.
«Через некоторое время я, кажется, очутился на заседании Московского математического общества (совместно с Казанским физико-математическим Обществом). Говорю «кажется», так как мрак был непроницаем. Невидимый председательствующий выразил прискорбие по поводу досадных перебоев в подаче электроэнергии. В ответ на донесшееся из самого холодного угла робкое пожелание достать коптилку [керосиновую лампу – прим.] последовало разъяснение, что это невозможно, так как коптилка нужна в настоящий момент Татьяне Борисовне, чтобы разливать суфле. Упоминание о суфле придало бодрости собравшимся, и в морозном воздухе зазвучал приятный голос докладчика Б.И. Сегала. Б.И. живо описывал формулы, которые должны были быть написаны на доске».
Важным дополнением к рациону университетских людей в годы войны стали овощи и моллюски. Овощи начали выращивать в университетском садике. А моллюсков собирали в Казанке и Волге.
«Запомнилось, что несколько раз во двор Дворца Труда въезжал грузовик с живыми двустворчатыми моллюсками с Волги. Их вываливали на землю, и тут же начинался «пир»: на примитивных очажках из двух кирпичей все усердно жарили на сковородах без масла беззубок и жемчужниц. Это было неплохим белковым подспорьем и, кажется, было сделано по инициативе академика Леона Абгаровича Орбели».
Летом и осенью 1942 г. сотрудники университета «обзавелись огородами». Овощи выращивали и в ректорском садике, на склоне университетской горы. Так же академики упоминают котлеты и шашлык, который делали из речных моллюсков. А член-корреспондент Академии наук Л.А. Галин даже посвятил им песню.
ПЕСНЬ О МОЛЛЮСКАХ
Вслед Господу начнем мы песню
о скользких моллюсках,
Тех, что питаньем служили мужам
благодарной науки,
Много моллюсков живет в морях,
Посейдону подвластных,
В странах заморских они доставляют
блистательный жемчуг.
Также другие известны,
из коих божественный пурпур
Раньше могли добывать для окраски
порфир венценосцев.
Но не о них наша песнь.
Во владениях бога Нерея,
Коему тоже подвластны
в долинах текущие реки,
Племя иное живет.
Ни жемчугом ярким не славны,
Не доставляют и пурпур они,
но в. пишу однако пригодны.
Ясно для каждого, как их готовить.
Описывать это не будем;
Скажем лишь только, что мы
из моллюсков съедобных котлеты
Ели и ими остались довольны
и всякого есть призываем.
В реке сарматской Казанке
мы много моллюсков ловили.
Очень больших и превкусных.
Но так ли в Москве это будет?
То мы не знаем, и ныне
мольбу посылаем Нерею,
Дабы и там он снабдил нас
моллюсками этими вволю.
К осени 1943 г. 75 процентов сотрудников Академии наук покинули Казань. При этом, как пишет будущий ректор Д.Я. Мартынов, освободили лишь 5 % занимаемой университетской площади. Т.е. люди уехали, но огромное количество оборудования и материалов остались. Работать всё ещё было трудно, университету предстоял процесс восстановления.
И вновь, как и в начале войны, сотрудникам университета помогла открытость, сплоченность коллектива и трудолюбие. Об эмоциональном подъёме в университете замечательно Д.Я. Мартынов писал следующее:
«Я все эти университетские праздники не был в Казани, так как уезжал в Москву и Киев, но вернулся к «товарищескому ужину», устроенному 24 марта в складчину. Ему предшествовала самодеятельность. В.И. Баранов прочитал свои юбилейные стихи, милые по вдохновляющим автора чувствам. Александр Ерминингельдович Арбузов все никак не мог разыграться на скрипке, а когда разыгрался, довел многих до усталости. Аспирант-математик Хованский сыграл на фортепьяно несколько своих композиций, какая-то аспирантка блистала сильным сопрано, а старушка Семеновская с огоньком спела несколько песен. Затем пофакультетно уселись по столам. Стали произносить речи, под конец никому не слышные. А кончилось танцами веселыми и долгими. Видно было, что силы наши к весне 1945 года восстановились!»
В нашем следующем очерке читайте о том, как решались продовольственные проблемы сотрудниками университета и студентами.
Автор статьи: Ротов И.М.