Казанский университет в годы войны стал настоящим домом для десятков и сотен ученых. Как они жили в Казани? Как смогли обустроить свой быт? Из чего делали сладости для детей и где брали свежие овощи? Насколько успешно смогли заниматься научными исследованиями? Нам повезло, в Музее истории Казанского университета сохранились уникальные рукописи – письма и воспоминания свидетелей тех событий. И начнём мы с истории математика, доктора физико-математических наук Льва Семёновича Понтрягина.
В годы Великой Отечественной войны много преподавателей, сотрудников, студентов и аспирантов Казанского университета ушли на фронт, другие – трудились в тылу, продолжали научную работу, приближая светлый День Победы. В этот тяжелейший и сложный период Казанский университет, в связи с эвакуацией из Москвы и Ленинграда институтов Академии Наук СССР, стал подлинным научным центром для всего Советского Союза. Тогда в Казань приехали более 5000 сотрудников институтов Академии наук СССР с семьями, среди которых были 39 академиков и 44 члена-корреспондента. В общей сложности в город были эвакуированы 33 научных учреждения, которые по мере прибытия развёртывали активную работу по военной тематике и фундаментальным научным исследованиям.
Среди эвакуированных был Лев Семенович Понтрягин, выдающийся советский математик, один из крупнейших специалистов ХХ в., лауреат премии им. Н.И. Лобачевского, Сталинской премии 2-й степени и Ленинской премии.
Жизнь Льва Семеновича – это удивительная история человека, всю жизнь боровшегося с трудностями. В 14 лет из-за взрыва примуса он полностью потерял зрение. Лев не опустил руки. При поддержке и помощи своей матери Татьяны Андреевны, он начал изучать математику. Она не имела специального математического образования, но прошла вместе с сыном подготовку к поступлению в университет в 1925 г., а потом помогала сыну-студенту. Татьяна Понтрягина выучила немецкий язык и читала сыну специальные научные статьи на немецком.
Через месяц после начала Великой Отечественной войны Понтрягин был эвакуирован в Казань вместе с сотрудниками Математического института им. В.А. Стеклова. Об этом времени великий математике написал в своей автобиографии: «Жизнеописание Л.С. Понтрягина, математика, составленное им самим»[1].
Накануне отправки в Казань Понтрягин женился. Вот как он пишет об этом: «После того как началась война и до эвакуации в моей жизни произошло важное событие. Я вступил в мой первый, мало желанный для меня брак с Таисией Самуиловной Ивановой, Тасей. Это произошло потому, что я боялся остаться во время войны и эвакуации вдвоём с матерью, которой было уже за 60 […]».
Эвакуировали академиков, по воспоминаниям Льва Семеновича, очень хорошо. «Мы имели возможность взять с собою в багаж большое количество вещей. Конечно, это была не мебель, а наиболее необходимые вещи, в первую очередь – одежда и другие предметы быта. Фарфоровую посуду, тарелки, чашки и тому подобное я решил не брать, так как это тяжёлые вещи, и я считал, что можно будет купить их в Казани. Частично это и подтвердилось в дальнейшем».
Перевозили в купированном мягком вагоне. Понтрягину и его семье было выделено отдельное купе. По прибытию в Казань академиков отвезли в Казанский университет, где разместили в помещении спортзала (ныне главный зал Музея истории Казанского университета). Здесь было установлено несколько десятков кроватей. Багаж академиков привезли через 2 дня и сгрузили в одну кучу во дворе университета. Но все оказалось цело, как вспоминает Лев Семенович.
Через несколько дней началось расселение эвакуированных по квартирам казанцев. Казанский математик Владимир Владимирович Морозов предложил Потрягину с супругой и матерью поселиться в квартире, где он жил на правах жильца. Ученые познакомились еще до войны. Понтрягин написал отзыв на кандидатскую диссертацию Морозова.
Как пишет Лев Семенович: «Мать и жена поселились в очень маленькой комнатке, а я поселился в большей комнате с Морозовым. Он как сосед вёл себя очень деликатно, совершенно не мешал мне спать, кроме одного-единственного способа. Проснувшись утром рано, он тихонечко закуривал, не производя никакого шума, но дым папиросы сразу же будил меня. Морозов, конечно, не мог этого думать, а я стеснялся ему сказать».
Сам Владимир Владимирович был выпускником Казанского университета. В 1938 г. он защищает кандидатскую диссертацию в МГУ, а с 1941 г. работал в Казанском университете на кафедре алгебры. В 1943 г. блестяще защитит докторскую диссертацию и уже после войны с 1947 г. возглавил кафедру алгебры в КГУ. Его внучатая племянница Наталья Павловна Заботина передала архив Владимира Владимировича в Музей истории Казанского университета.
Позже, когда прибыла новая волна эвакуированных, произошло дополнительное уплотнение. Семью Понтрягина переселили в одну комнату побольше, к ним в квартиру вселился ещё Плеснер с женой. Тем не менее, «жилищные условия, в которых мы провели эвакуацию, — пишет Понтрягин, — были относительно хорошие. Моя семья имела отдельную комнату. Конечно, в ней было тесно, например, расскажу, что я имел в этой комнате свой стул. И если я сидел в одну сторону лицом, передо мной был мой крошечный письменный стол с пишущей машинкой. Стоило повернуться под прямым углом, как я оказывался перед обеденным столом. Один угол был завешан тюками с одеждой. Три стены, не выходящие на улицу, были заняты кроватями. Пустого пространства в комнате не было. Зато мы никогда не мерзли. Хозяин нашей квартиры был какой-то «хозяйственник». Будучи заинтересован в том, чтобы в его квартире было тепло, он воровал дрова и для нас. А ведь многие эвакуированные жили в проходных комнатах и страшно мёрзли. Были и такие, которые жили по две семьи в одной комнате. […]». Из-за множества мелких конфликтов на бытовой почве у Понтрягина испортились отношения с Плеснером.
Продолжая описывать период проживания в Казани, Лев Семенович вспоминал, что местные власти отвели на территории города небольшой участок под огород для Академии наук с великолепной плодородной почвой. Математики имели там две сотки земли, на которых посеяли разнообразные овощи: морковь, свеклу, репу и другое. Осенью огород дал прекрасный урожай, который обеспечил гостей Казани собственными овощами на всю зиму. Понтрягин пишет: «Наиболее усердными огородниками были И. М. Виноградов и я. Многие удивлялись: почему академик и член-корреспондент так стараются на огороде, хотя они и без того достаточно обеспечены. Мне кажется, в этом сказалась наша русская природа и то, что наши родители были ещё тесно связаны с землей. […] У меня огородная деятельность была какой-то разрядкой. Она несколько отвлекала меня от мрачных мыслей, возникавших ввиду плохого положения на фронтах. В это время шло немецкое наступление на юге России, на Сталинград».
С этим огородом произошла одна курьезная история, о которой Понтрягин рассказывает в своих воспоминаниях. На участке можно было выкопать сколько угодно моркови и унести с собой. Морковь математики рыли вчетвером – Понтрягин с супругой, его научный руководитель П.С. Александров и А.Н. Колмогоров. Во время этой работы к коллегам Понтрягина подошёл военный и потребовал документы – такой странный у них был вид. Но документов ни у кого не оказалось. Их хотели отвести в милицию. Тогда Понтрягин предъявил свою орденскую книжку «Знака почета» и заверил, что это сотрудники Математического института. После этого их оставили в покое.
Быт в Казани был тяжёлым. Понтрягин пишет следующее: «В эвакуации научные работники были обеспечены пищей наравне с рабочими, несущими тяжёлую физическую работу. Именно: я получал 800 граммов хлеба в день, а мои члены семьи по 400. Кроме хлеба мы получали ещё какое-то количество водки, а что касается масла, сахара и мяса, то их было ничтожно мало. Эти продукты приходилось покупать у спекулянтов по чрезвычайным ценам. Помню, одно время масло было по 200 рублей за килограмм. Можно было также менять хлеб и водку на рынке на другие продукты, но это считалось незаконным, и милиционер мог конфисковать и хлеб, и водку, так что можно было ничего не получить, кроме неприятностей. Я пытался получить из Академии какую-то помощь в смысле питания, но мне ничего не дали. Пришлось осуществлять усиленное питание при помощи хлеба и редьки с собственного огорода.
Иногда Академия наук производила своим членам разовые выдачи пищи. Однажды мы получили восемь килограммов какао-бобов. Мы пропускали их через мясорубку и получалась маслянистая масса. Прибавляя к ней некоторое количество сахара, можно было получить нечто вроде шоколада. Это была очень интересная пища. Привлекательной пищей был также кофе, который можно было купить в Казани в совершенно произвольном количестве совершенно свободно в виде нежаренных зёрен. Вероятно, это было то кофе, которое шло через Советский Союз в Германию перед войной. Оно осело в тех местах, где его застала война. Мы его покупали в большом количестве и даже привезли в Москву.
Кроме того, что мы получали по карточкам, а это был в основном хлеб, мы могли пользоваться ещё столовой, организованной для нас Академией наук. Столовая эта организовывалась несколько раз заново. Менялось помещение, и питание устанавливалось новое. Но каждый раз питание быстро ухудшалось и всегда было почти совершенно отвратительным. Самое лучшее, что я помню в этих столовых, – это так называемый бигорох, т.е. обед, состоящий из горохового супа и гороховой каши. В питании строго соблюдался табель о рангах. Академики, члены-корреспонденты, доктора, кандидаты – все снабжались по-разному. По этому поводу я помню остроумную шутку А. Д. Александрова. Он говорил так: «Академики – это почтенные, членкоры – это полупочтенные, лауреаты – это полусволочь, остальные – просто сволочь». Согласно этой системе в той самой столовой, где нас кормили бигорохом, была отдельная комнатка для академиков, куда не пускали уже и членкоров. Но это только теоретически. Я часто туда проникал. Удобство заключалось в том, что пальто можно было повесить на стену, а не держать на том стуле, где сидишь. Но иногда эту комнатку контролировали академические дамы и выводили членкоров».
Остро стоял вопрос: «Где помыться?». «В нашей квартире была ванна, – вспоминал Понтрягин, – но она не работала. Как правило, мы ходили в баню, брали там отдельный номер на всю семью по моей орденской книжке, иначе была огромная очередь. Были периоды, когда мыться в банях не рекомендовалось из-за эпидемии сыпного тифа […]. Иногда зимой замерзал водопровод. Тогда приходилось носить воду на пятый этаж из уличной колонки. А иногда замерзала и канализация. Тогда рекомендовалось ходить в уборную в институте. Были трудности с посудой». Например, непосильной задачей было достать ведро для переноски воды. В качестве посуды кто-то, по воспитаниям Понтрягина, придумал покупать стеклянные шары, предназначенные для потолочных осветительных приборов и переносить воду в них. Такой шар имел вместимость до 8 литров.
Математический институт разместили в небольшом помещении в главном здании университета. Рядом выделили квартиру академику Чудакову, который занимал в Академии пост вице-президента. И как пишет Лев Семенович: «…уборная от этой квартиры выходила в Математический институт, но запиралась ключом, который находился у Чудакова. Это дало повод Люстернику сострить. Он дал новое название нашему институту: Математический институт имени Стеклова при уборной академика Чудакова».
В автобиографии Понтрягин упоминает о своих настроениях и мыслях в период эвакуации: «Мрачные мысли о том, что будет с нашей страной и со всеми нами, в случае если война будет проиграна, преследовали меня. Мне казалось, что советскую интеллигенцию в случае проигрыша войны может постичь та же самая участь, которая постигла русскую буржуазию и русскую интеллигенцию после Октябрьской революции: эмиграция или жалкое прозябание в собственной стране». В этих условиях он продолжал думать о возвращении в столицу. «Мечта о возвращении в Москву казалась мало реальной, хотя я бережно хранил ключи от квартиры и регулярно выплачивал за неё квартплату. Но были и такие, которые перестали посылать квартплату за свои московские квартиры. Их квартиры были конфискованы и заселены другими гражданами. Я не разделил этой участи. В мрачные минуты моя жена Тася злобно издевалась над моими мечтами о возвращении в Москву, над хранением ключей и посылкой квартплаты».
Жизнь в Казани, по признанию Понтрягина, имела и много хорошего. «В Казани я много и регулярно занимался математикой. Лекций я не читал, заседаний было мало, делать было нечего. Я занимался математикой. Делал это с большим увлечением, стоя в очередях за пищей и за деньгами в банке и в других местах, а также сидя дома. Я даже завёл такой порядок, которого раньше в моих занятиях математикой ещё не было. Я вставал вовремя, завтракал и после завтрака начинал заниматься математикой до самого обеда. После обеда отдыхал некоторое время и после этого опять продолжал заниматься до вечера […] Раньше в Москве я никогда так регулярно и систематически не занимался. В Москве очень часто занимался по ночам, но в Казани этого не было. Темой моих занятий были прежние топологические задачи теории гомотопий […] пребывание в Казани не было бесплодным в смысле математической деятельности».
Из-за того, что сотрудники Академии наук жили недалеко друг от друга, они гораздо больше общались между собой. «Общение доставляло, в основном, мне большую радость, – вспоминает Понтрягин». Среди лиц, с которыми я часто встречался, были Александров, Колмогоров, Люстерник, Ландау, Лифшиц. Общение со всеми ними было очень интересным и привлекательным для меня». «Казанская зима», по воспоминаниям учителя Понтрягина П.С. Александрова, стала «временем большого подъёма дружеских отношений» между ними. «Мы часто и очень хорошо встречались и много разговаривали на самые разнообразные темы».
В Москву Потрягин вернулся осенью 1943 г. Несмотря на тяжелые времена, непростую обстановку и вынужденные неудобства, в Казани Львом Семеновичем была закончена работа о нулях квазиполиномов, изучение эрмитовых операторов в гильбертовом пространстве с индефинитной метрикой. По его собственного признанию, ученый «сильно ослаб за два года эвакуации». Вернувшись на работу в университет, он вынужден был читать лекции сидя, поскольку стоять было трудно.
В 1966 г. за работу «Гладкие многообразия и их применения в теории гомотопий» Понтрягин получил премию имени Н.И. Лобачевского и стал её тринадцатым лауреатом.
Следите за нашими обновлениями. Скоро мы расскажем о том, как студенты Казанского университета справлялись с бытовыми трудностями, в том числе, и в годы Великой Отечественной войны.
Автор: Артём Казаков
[1] Понтрягин Л. С. Жизнеописание Л. С. Понтрягина, математика, составленное им самим. Рождения 1908 г., Москва. — М.: Прима В, 1998. — 340 с.
