Жизнь выдающегося ученого-химика, профессора Казанского университета и химико-технологического института Гильма Хайревича Камая была полна удивительных моментов и поворотов судьбы. В водовороте жизненных испытаний он был не чужд восприятию произведений культуры и искусства.
В Томский университет по путевке ЦК РКП(б) Гильм Хайревич поступил на химическое отделение физмата уже после окончания службы в Красной Армии в 1922 г. Прожить на стипендию было трудно и он совмещал учебу с работой грузчика, потом заведовал детским домом, был заведующим педагогическим техникумом. И вот, однажды, как вспоминает сам Гильм Хайревич, со студентом их курса произошёл такой случай:
«На экзаменах по химии пожилой профессор прервал ответ студента, который что-то рассказывал о красителях, и спросил, как он относится к Монэ.
Это было в начале двадцатых годов. Честно говоря, никто из нас, пришедших в университет в солдатских шинелях, не смог бы вразумительно ответить на вопрос. Ни о каком Монэ мы и не слышали. Бедняга-студент отделался выразительным молчанием.
– Химику надо интересоваться живописью, – бросил рассерженный профессор. И снизил оценку за ответ.
Мы в шутку называли это «поправкой на Монэ». Но сгоряча возмущались в коридоре.
– Безобразие! – говорил кто-то. – Так он до Гомера доберётся.
Много позже я рассказал об этой истории Александру Ерминингельдовичу Арбузову. Ученый от души посмеялся над незадачливым студентом.
– Говорите, до Гомера мог добраться профессор? Что ж, неплохо. Зинин читал «Одиссею» в подлиннике. Даже наизусть знал. Он, например, целыми главами читал наизусть лермонтовского «Демона», от строчки до строчки «Мцыри». Может голову зря забивал себе? Зачем химику Гомер или… Монэ?
Позже я увидел картины Ван-Гога, Гогена, Монэ. Буйство красок, необыкновенное видение мира поразили меня.
Интересный эпизод из жизни Монэ приводит Паустовский в «Золотой розе». Художник приехал в Лондон и написал Вестминстерское аббатство. Работал в обычный туманный день. Картина удалась. Но лондонцы встретили её с возмущением: у Монэ туман был багрового цвета. Хотя каждому известно – туман серый. И только пристальнее вглядевшись, недовольные художником начали примечать: а туман-то над городом действительно багровый.
Это относится не только к импрессионистам. Взгляните на картины Шишкина, Репина, Левитана, Айвазовского, Куинджи – и вы увидите на них много того, чего не подмечали в жизни.
Академик Арбузов не раз повторял:
— Не могу представить себе химика, не знакомого с высотами поэзии, с картинами мастеров живописи, с хорошей музыкой».
Продолжая рассуждать об искусстве и музыке Гильм Хайревич пишет:
«Когда я впервые попал в квартиру Арбузова, немного растерялся. Складывалось впечатление, что эта квартира не химика, а музыканта: в гостиной два рояля, футляры со скрипками. Вечерами здесь звучали мелодии Бетховена, Гайдна, Баха. Арбузов сам виртуозно играл на скрипке, с охотой участвовал в любительских оркестрах.
Хорошо помню вечер памяти Бородина. Александр Ерминингельдович с вдохновением рассказывал о великом химике – соратнике Бутлерова, Менделеева. А потом вместе с сотрудниками кафедры исполнял музыку Бородина.
Любимый композитор Арбузова – Бетховен. Александр Ерминингельдович садился за рояль, привычными движениями пальцев пробегал по клавишам. Рояль оживал. Хмурый Бетховен в маленькой раме как бы добрел.
В молодости Арбузов увлекался живописью. Некоторые профессионалы предсказывали ему блестящую карьеру художника. «Не оправдались» надежды.
Не стал он и лингвистом, хотя в совершенстве знал латынь, немецкий и французский языки.
Верх взяла химия!
К сожалению, история не знает случаев, чтобы искусство открывало законы природы. Всему своё: законы природы открывали и будут открывать ученые. Искусство даёт знания о прекрасном и безобразном, возвышенном и низменном, трагическом и комическом, развивает творческое воображение и учит мыслить».
Таким образом, благодаря одному из профессоров Томского университета Г.Х. Камай открыл дверь в мир изобразительного искусства, а находясь в среде научной интеллигенции, и, будучи учеником А.Е. Арбузова, приобщился к музыке. Но любовь к химии, понимание многообразия природы химических веществ была для него превыше всего: «Не буду говорить о науке вообще. Мне ближе химия. В химических реакциях, формулах, тонких экспериментах есть своя красота и поэзия».
Материал подготовлен Л.И. Алтыновой
