Каждый из нас знает о войне из книг, кинофильмов, рассказов. Знает, какой она оставила след. Особенно неизгладимый след в памяти фронтовиков. И мы не вправе забывать об этом. Какие они были в 17 лет? Хотели учиться, трудится под мирным небом, ходить на свидания к любимым, но война оставила свой след.
Иван Никифорович Кириллов 45 лет проработал в Казанском университете. Участник Великой Отечественной войны: воевал на Северо-Западном фронте, участвовал в боях по освобождению Польши и Германии. В 1941 г. ему было семнадцать лет. После начала войны он трижды ходил в военкомат. Ему отказывали. Но он настоял на своем: обманув родителей, что идет по повестке военкомата, ушел на фронт на год раньше срока. Отправили в Куйбышев учиться на стрелка-радиста, а уже в 1942 г. переправили на фронт под Старую Руссу. С 3 февраля в 6-й воздушной армии. Воевал на бомбардировщике. Иван Никифорович вспоминал:
«Профессия моя была «гуманной»: охранять самолет от крыла до крыла, плюс хвост, не забывая радиосвязи. Многое можно написать о боевых днях, но сегодня о последнем вылете. Это было ответственное задание. Следовало провести разведку скопления вражеских войск на железнодорожных станциях и дорогах.
«По машинам!» – раздалась команда. Летим троечкой, экипажи подобраны опытные, а это значит, что взять нас не просто, у нас круговой огонь. К цели подошли без происшествий. Нас предупредили, что мост немцы будут усиленно охранять заградительным огнем. Наш налет для немцев был неожиданным, но уже с первым выстрелом зенитки на нас обрушился лавиной огонь. Казалось, здесь не пройти. Вот наш первый вышел на мост, сейчас полетят бомбы. Но что это? Самолет как бы накренился носом вниз, потом, будто перерезанный пополам, развалился на две части и, охваченный пламенем, упал на мост. Страшный взрыв и огненный столб потрясли воздух. Погибли наши товарищи, мне было не по себе. Теперь одна цель: пройти на мост во что бы то ни стало! И вот мы точно над ним. Молодец, штурман! Бомбы ложатся точно в цель. Задание выполнено с честью, думал я. Но, развернув турель, обомлел: под правым крылом на подвеске была бомба. Кричу:
– Командир, бомбу заклинило, подвеска повреждена осколком. Пробуем столкнуть бомбу ручным сбрасывателем.
Самолет сделал крутой разворот. Моторы завыли, и снова атака на мост. Уцелела его середина. Одна мысль: разбомбить этот остаток любой ценой. Миша дернул рычаг сбрасывателя еще раз. Бомба дрогнула, закачалась и пошла вниз. Я вздохнул с облегчением. И вдруг – удар в левый глаз и пах. Мне стало дурно. Понял, что серьезно ранен. Только бы не потерять сознание.
Взял кусок ваты, намочил спиртом и сунул в штаны. Поплясал на месте, потом протер глаз. Щеку сильно разнесло, что с глазом. сказать трудно. Хорошо, что нет фокеров, одним глазом много не повоюешь. Левая нога онемела в паху много крови. Чтобы отвлечься, я стал смотреть на землю. Разрушенные дома, черные трубы стоят как столбы. Сколько же горя принесла война!
Штурман прервал мои мысли: «Кирьян, входим во фронтовую зону. Здесь патрулируют фокеры, и немцы наверняка знают, что мы натворили. Смотри в оба!» — «Есть смотреть в оба одним глазом!» На левом крыле большая дыра.
Из головы не выходила гибель друзей, первого экипажа, отчего больно щемило сердце, и еще чертовски ломило ногу. Хотелось кричать. Ну, я и запел:
Мы летим на одном крыле
По нашей советской земле,
Нас сегодня никто не слышит,
Мы как будто плывем в пустоте.
Ребята засмеялись, а я подумал: «Вот дураки. Были на волосок от смерти, а тут хохочут, оболтусы». Штурман кашлянул, а потом говорит: «Кирьян, поэт летучий, стихи отставить. Стихами займешься после войны, а сейчас следи за небом».
Я смотрел в небо, слушал, как работают моторы. Левый работал с перебоями. Вижу: справа появились два фокера. Сейчас начнут нас обстреливать. Но они что-то не торопились, наверное, осматривались. Но вот первый пошел в атаку, с дальнего расстояния дал длинную очередь и как бритвой срезал стеклянный колпак турели над моей головой. Чуть-чуть ниже, и не было бы моей головы. Кабину засыпало крошкой стекла словно снегом. Я хлестал по немцу длинными очередями. Тот развернулся и отвалил. По-видимому, выдохся: горючее кончилось. Пошел в атаку второй. Этот бил по моторам, но все же избегал близкой дистанции. Боялся моего огня. От непрерывной стрельбы мой пулемет сильно перегрелся и – вот беда! – вздрогнул, будто захлебнувшись, и заглох. «Боже!» – меня как огнем обожгло. Патрон туго застрял в патроннике. Все, надо разбирать. А это как минимум три минуты, за это время нас могут трижды расстрелять. Но другого выхода нет, и, повернув пулемет в сторону хвоста, я начал его разбирать. Будь что будет.
Немец снова пошел в атаку, но очереди не дал. Увидев мой пулемет, он сделал круг и, зайдя с хвоста, подошел к нам так близко, что я видел его лицо, потом поднял руку в черной перчатке, как бы приветствуя меня. Я не ответил, лихорадочно собирая пулемет. Наконец все было готово. Я посмотрел на фрица, тот улыбнулся и, подняв вверх большой палец, протянул руку в мою сторону. Я был удивлен: немец сделал русский жест и не стал убивать меня. Растерявшись, я показал немцу фигу, но в душе был благодарен ему за благородный поступок. Фриц махнул рукой и отвернул самолет. Затем, набрав высоту, снова пошел на нас. Я старался его отбить, но он бил по моторам. Снова заход, дает длинную очередь. Мотор охватило пламенем. Это был конец. Командир крикнул: «Кирьян, прыгай немедленно, высота предельная, можешь опоздать. Иди в пехоту, свяжись с нашими, доложи о выполнении задания. Мы попытаемся посадить машину».
Открыв люк, я вывалился в холодный осенний воздух. Земли не было видно, ее закрывала плотная дымка. Я почувствовал, как дернулись стропы парашюта, а затем – страшный удар, словно о бетонную стену. Подобрали меня танкисты и отправили в госпиталь. Очнулся я в деревенском доме, полевом госпитале 5-6 коек, весь замотанный в бинты, и снова потерял сознание. Пришел в себя уже в тыловом госпитале, где провалялся уже полгода.
Врачи предлагали домой на поправку, но я категорически отказался. Рвался на фронт, пусть даже в пехоту. Но, как ни странно, меня без долгих разговоров снабдили документами и направили в часть.
Потом были еще два госпиталя. Летать мне запретили, посадили меня на радиостанцию – кашу есть и сил набираться. Летом 1943 года направили в 16-ю воздушную армию под Курск и назначили начальником радиостанции. В июне началось знаменитое наступление, открывшее новую страницу испытаний: в огне, крови и грязи, сквозь бессонные ночи под бомбежкой, в жару и морозы, я, как и тысячи других бойцов, дошел до Берлина и даже расписался на стене рейхстага».
Кирилов Иван Никифорович с 1960 года работал в проблемной радиоастрономической лаборатории физического факультета Казанского университета, затем старшим инженером лаборатории № 6. Награжден медалями «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945гг.», «За взятие Берлина», «За освобождение Варшавы», юбилейными медалями.
Автор: Хабибуллина М.Г.
